О воспоминаниях, связанных с этой датой, редакция Новостей Yle поговорила с двумя репатриантами с совершенно разными историями. Приехавший из Петрозаводска журналист Сантери Пакканен всегда был активистом ингро-финского движения, и, кроме всего прочего, руководил Союзом ингерманландских финнов Карелии. В свою очередь, Наталья Русских переехала из Ижевска ещё ребёнком и на тот момент фактически ничего не знала о Финляндии. Однако ближайшие родственники обоих разделили судьбу многих ингерманландцев, включая высылку из родных мест и репрессии.
В Карелию, где на тот момент проживала огромная часть советских финнов, весть о заявлении Койвисто дошла через пару недель.
– Она шла по цепочке. Сначала эстонские финны сообщили это в Петербург, в Ингерманландский союз, потом оттуда пришло известие нам в Союз ингерманландских финнов Карелии, – рассказывает Сантери Пакканен.
Как отмечает Сантери, все ингерманландские союзы встретили известие со смешанными чувствами.
– Дело в том, что движение ингерманландских финнов имело прежде всего культурные цели: обучение финскому языку и т. д. У нас были определённые планы в отношении Финляндии, что она нас поддержит материально. В смысле организации новых школ, обучения учителей. И самые далеко идущие мысли были о свободном перемещении. Поэтому сообщение было неожиданным и как бы противоречило нашим целям. С какой стати все должны ехать в Финляндию, когда у нас тут свои планы?
По словам Сантери, первоначально заявление было воспринято как разрешение на учёбу или работу. Но ситуация в России очень быстро менялась не в лучшую сторону и стала усиливаться тенденция уехать насовсем.
– Вначале уезжали ведь самые активные, самые сознательные, то есть те, кто могли бы двигать эту культуру вперёд. Но было такое ощущение, что этот поезд идёт под откос. Есть такая песня у Гребенщикова.
Сантери работал главным редактором финского журнала Punalippu, а также руководил Ингерманландским союзом Карелии. В его семье финский язык всегда играл важную роль.
– В Карелии была совсем другая ситуация по сравнению с Петербургом, Эстонией и другими регионами России, где финны жили. У нас была финская инфраструктура, было всё: газеты, журналы, финские программы по телевидению и радио, финский театр, хор, даже оркестр. Все мои приятели были финны, учителя были финны. Потом всё это, конечно, размывалось со временем русской культурой, но всё равно. Когда родилась моя первая дочь Маритта, я сказал, что с ней говорим только по-фински. Потом родилась Леа, и с ней всё повторилось. В итоге ещё до школы они умели читать и писать по-фински, читали наизусть финские стихи. У нас был такой маленький финский круг, в котором все общались между собой по-фински и дети вращались в этой же среде.
Дочь Сантери Леа Пакканен в норильском городском музее, в зале, посвященном ГУЛАГу
“Я ощущаю себя на границе, где-то в районе Ваалимаа”
Если Сантери Пакканену Финляндия не казалась далёкой заграницей, то у Натальи Русских, переехавшей из Ижевска в восьмилетнем возрасте, ситуация была совершенно иной. В детстве она фактически ничего не знала о стране своих предков.
– Я помню момент, когда мне сказали, что мы переезжаем. Мой первый вопрос был: “А это где?” Мы жили в Средней России почти, и в понимании ребёнка это было вообще на другом конце света. Также помню, как было обидно уезжать, – вспоминает Наталья.
История ингерманландцев непроста. Во многих семьях из-за пережитых репрессий финские корни скрывали. Бабушка Натальи прекрасно владела финским, и в 90-е даже преподавала его в школе. Но свою дочь и внучку она специально не учила финскому языку. Она говорила, что семья достаточно натерпелась, и пусть дети будут русскими.
– В России финский язык проявлялся в том, что бабушка была учителем. Она преподавала сначала английский и немецкий, а последние годы, что мы жили в России, преподавала и финский. То есть финская культура присутствовала, но где-то на периферии жизни. Я не воспринимала это всё до переезда.
Наталья хорошо помнит тот день, когда она в первый раз вышла погулять в маленьком городке Ярвенпяя, где семье репатриантов предоставили квартиру.
– Помню первое, чему меня научили по приезду в Финляндию. Я пошла на улицу гулять и спросила: “Бабушка, а если со мной кто-то заговорит?”. “Просто говори: en ymmärrä (рус. не понимаю)”. Вот на этом en ymmärrä я выезжала полгода в школе, а потом я уже заговорила.
Примерно через неделю после переезда девочку по настоянию бабушки отправили в обычную финскую школу.
– Бабушка сказала “ничего, выплывут” и нас запихали с братом в школу, в абсолютно финский класс. Меня во второй класс, его в шестой. Зато благодаря этому я выучила финский, благодаря бабушке и тому, что у меня не было подготовительного класса, где мне бы всё разжёвывали. Разжёвывали мне потом дома.
– Мне повезло, я переехала достаточно рано. Я смогла взять очень много хорошего и из финской, и из русской культуры. Я очень люблю читать, у меня любовь именно к русскому языку, к культуре. До определённой грани, естественно. Я далеко не всё воспринимаю, но всё и невозможно воспринимать, – подытоживает Наталья.
Несмотря на то, что Наталья живёт в Финляндии больше 20 лет и говорит по-фински без акцента, финкой она себя не считает.
– Я ощущаю себя на границе. Я не финка, я никогда не смогу стать финкой и не буду пытаться ей стать, но я и не русская. Когда я приезжаю в Россию, у меня на лбу написано “турист”. Причём это все окружающие видят. Так что, я где-то там в районе Ваалимаа, судя по всему, по своим ощущениям.
Программа репатриации завершилась в 2016 году. В общей сложности с бывших территорий СССР в Финляндию переехало около 35 000 этнических финнов.
ANNA MATTILA
Yle